В музее на месте бывшей нацистской тюрьмы Плётцензее состоялось торжественное собрание, в котором, в частности, приняли участие председатель бундестага Норберт Ламмерт (Norbert Lammert) и правящий бургомистр Берлина Клаус Воверайт (Klaus Wowereit). Там же прошла вселенская молитва по жертвам гитлеровского режима. В Плётцензее с 1933 по 1945 год нацисты казнили почти 3000 человек.

а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь. Бытие 2:17

… Входит Котов. Он томится. Он от голода лоснится.

Он на западной границе, в представительстве ГУЛАГА.

Кровожадные гэбисты, падкие на извращенья,

в политическом хищенье обвинили бедолагу.

Им в Сибири не сидится, им к Европе чтоб поближе,

чтобы видно было с вышек чуть не Эйфелеву башню.

Котов гадов не боится, смело драпает по крышам.

Гордый Юнкерс взмыл повыше и спикировал отважно,

сокращая населенье. Взрывы. Вопли. Затемненье.

Входит Дюжев. Он контужен. По сюжету он не нужен.

Входят воины штрафбата. Им оружия не надо,

им саперную лопату выдают одну на роту.

Командиры-идиоты поредевшие останки

шлют на парусные танки непременно в штыковую,

чтобы удаль боевую показать проклятым фрицам

(тем, культурным, очень стыдно).

Дальше ни хрена не видно, видимо, пришлось делиться

многотысячным бюджетом — без ущерба для сюжета,

всех и так давно убило. Взрывы. Вопли. Очень мило.

Входит катер вместе с Надей (сколько Надя папе платит?),

что, отметим, очень кстати:

Наде хорошо за двадцать, значит, будет раздеваться.

Зритель замер в предвкушенье, ожидая искушенья

сиськами врага народа. Вот немецкие пилоты

переходят на сниженье, открывают бомболюки

(входит жопа, крупным планом), и парят над капитаном,

провоцируют, подлюги, хоть оно и неудобно.

Капитан, взревев утробно, сделал ложное движенье.

Взрывы. Вопли. Продолженье. Входит мина. Всем ховаться.

Мине хочется взорваться, но плывет, куда деваться:

режиссер уж больно строгий. Входит Гармаш.

Он безногий. Гармашу неловко тоже. Он с духовностью на роже

крестит мину вместе с Надей, и, решив, что с Нади хватит,

тонет с явным облегченьем. Окрыленная крещеньем,

мина волевым решеньем топит баржу с партактивом.

Взрывы. Вопли. Как красиво. Входят разные актеры

и друг друга убивают. Входят глупые саперы и кого-нибудь взрывают.

Входят головы и ноги и другие части тела,

их дизайнеры умело разбросали вдоль дороги,

чтоб никто не думал в зале жрать попкорн, на это глядя.

Все идут, куда послали. Дальше всех послали Надю.

Входит Митя в роли гада, нестерпимо инфернален.

Всех, кто скрыл в анкете брата, расстреляет лично Сталин,

а кого не расстреляет — доведет до энуреза.

Входит Котов, щеголяя металлическим протезом.

В подтверждение названья, солнце всходит и заходит.

Входят табором цыгане и немедленно выходят.

Бравый вермахт входит с помпой, полный нравственных метаний.

Входит ядерная бомба на немецком ероплане.

Входят сиськи! На экране суета и мельтешенье.

Взрывы. Вопли. Продолженье. Входит Сталин вместе с тортом

(шоколадным, вот же гнида). У него рябая морда,

Ворошилов и Буденный. У МихАлкова Никиты

зубы сводит от обиды, он кипит, прямой и гордый,

каннским солнцем утомленный. Он борец в седьмом колене

супротив советской власти и ее дурацких премий Ленинского комсомола.

Он встает, мятежный гений, и виновнику несчастий,

вереща от наслажденья, телом крепок, духом молод, —

о, как сладок миг расплаты! — мажет морду шоколадом.

Это сказка, очевидно. Взрывы. Вопли. Как обидно.