На большом столе, покрытом клеенкой с коричневыми кругами от  горячей
посуды, шипела в сковородке яичница с салом, и, как Чонкина ни  мутило  от
запаха (хотя он к нему и  правда  немного  привык),  а  от  голода  мутило
сильнее, он не заставил повторять  приглашение,  а  без  лишних  церемоний
уселся за стол.
     Гладышев достал из ящика  стола  две  вилки,  вытер  об  майку;  одну
положил перед гостем, а другую, со  сломанным  зубом,  взял  себе.  Чонкин
хотел сразу ткнуть вилкой в яичницу, но хозяин его остановил:
     - Погоди.
     Достал с горки два пропыленных стакана, посмотрел на свет, поплевал в
них, протер тоже майкой, поставил на стол. Сбегал в сени, принес  неполную
бутылку, заткнутую скрученной в жгут газетой,  налил  полстакана  гостю  и
полстакана себе.
     - Вот, Ваня, - сказал он, придвинув  к  себе  табуретку  и  продолжая
начатый  разговор,  -  мы  привыкли   относиться   к   дерьму   с   этакой
брезгливостью, как будто э то что-то плохое. А ведь, если разобраться, так
это, может быть, самое ценное на земле вещество, потому что вся наша жизнь
происходит из дерьма и в дерьмо опять же уходит.
     - Это в  каком  же  смысле?  -  вежливо  спросил  Чонкин,  поглядывая
голодными глазами на остывающую яичницу, но не решаясь  приступить  к  ней
раньше хозяина.
     - А в каком хошь, развивал свою мысль Гладышев, не замечая нетерпения
гостя. - Посуди сам. Для хорошего урожая надо удобрить землю  дерьмом.  Из
дерьма произрастают травы, злаки и овощи,  которые  едим  мы  и  животные.
Животные дают нам молоко, мясо, шерсть и все прочее. Мы все это потребляем
и переводим опять на  дерьмо.  Вот  и  происходит,  как  бы  это  сказать,
круговорот дерьма в природе. И, скажем, зачем же нам потреблять это дерьмо
в виде мяса, молока или хотя бы вот хлеба, то есть в переработанном  виде?
Встает законный вопрос: не  лучше  ли,  отбросив  предубеждение  и  ложную
брезгливость, потреблять его в чистом виде, как замечательный витамин? Для
начала, конечно, поправился он, заметив, что  Чонкина  передернуло,  можно
удалить естественный запах, а потом,  когда  человек  привыкнет,  оставить
все, как есть. Но это, Ваня, дело далекого будущего  и  успешных  дерзаний
науки. И я  предлагаю,  Ваня,  выпить  за  успехи  нашей  науки,  за  нашу
Советскую власть и лично за гения в мировом масштабе товарища Сталина.
     - Со встречей, - поспешно поддержал его Чонкин.
     Ударилось стекло о стекло. Иван опрокинул содержимое своего стакана и
чуть не свалился со стула. У него сразу  отшибло  дыхание,  словно  кто-то
двинул под ложечку кулаком. Ничего не видя перед собой,  он  ткнул  вилкой
наугад в сковородку,  оторвал  кусок  яичницы  и,  помогая  другой  рукой,
запихал ее в рот, проглотил, обжигаясь,  и  только  после  этого  выдохнул
распиравший легкие воздух.
     Гладышев, опорожнивший свой стакан без  труда,  смотрел  на  Ивана  с
лукавой усмешкой.
     - Ну как, Ваня, самогоночка?
     - Первачок что надо, - похвалил Чонкин, вытирая ладонью  проступившие
слезы. - Аж дух зашибает.
     Гладышев все с той же усмешкой придвинул к  себе  плоскую  консервную
банку, бывшую у него вместо пепельницы, плеснул  в  нее  самогон  и  зажег
спичку. Самогон вспыхнул синим неярким пламенем.
     - Видал?
     - Из хлеба или из свеклы? - поинтересовался Чонкин.
     - Из дерьма, Ваня, со сдержанной гордостью сказал Гладышев.
     Иван поперхнулся.
     - Это как же? спросил он, отодвигаясь от стола.
     - Рецепт, Ваня, очень простой, - охотно пояснил Гладышев. - Берешь на
кило дерьма кило сахару...