В русле наполнения форума контентом почему бы не озвучить несколько субъективных и дилетантских размышлений.
Основная суть и главная мысль этого литературного произведения, несмотря на всю его фантастичность, имеет вполне реалистический смысл. Есть два антагониста, профессор медицины Преображенский и председатель ДомКома Швондер. Интеллигент и культуралист против идейного фанатика с багажом знаний из "Капитала" и энциклопедии Брокгауза и Эфрона.
Однако оба они занимаются примерно одним и тем же - попыткой преобразования мира. Преображенский делает это физически, Швондер социально-политически. И оба терпят неудачу. И причины этой неудачи вполне очевидны - человек это разум, и покуда разум остаётся прежним можно сколько угодно воскрешать Клима Чугункина и давать ему читать переписку Энгельса с Каутским. Всё будет тщетно. Тщетность эту касательно действий Филиппа Филипповича мы видим наглядно во время описываемых событий.
Тщетность же деятельности Швондера стала очевидна гораздо позже и в реальности. Несмотря на то, что "Собачье сердце" было написано аж в 1925 году, и с тех пор советский человек значительно (казалось бы) изменился, и родились все не при царизме, и воспитывались при советской власти, и Клим Чугункин это совершенный и типичный люмпен - однако именно "шариковщина" в конечном итоге СССР и погубила. Два характерных эпизода:
– Вы бы почитали что-нибудь, – предложил он, – а то, знаете ли...
– Я уж и так читаю, читаю... – ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.
– Зина! – тревожно закричал Филипп Филиппович. – Убирай, детка, водку, больше не нужна! Что же вы читаете? – В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма и человек в звериной шкуре, в колпаке. «Надо будет Робинзона!..»
– Эту... как ее... переписку Энгельса с этим... как его, дьявола... с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
– Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
Шариков пожал плечами.
– Да не согласен я.
– С кем? С Энгельсом или с Каутским?
– С обоими, – ответил Шариков.
– Это замечательно, клянусь Богом! «Всех, кто скажет, что другая!..» А что бы вы, со своей стороны, могли предложить?
– Да что тут предлагать... А то пишут, пишут... конгресс, немцы какие-то... голова пухнет! Взять все да и поделить...
– Так я и думал! – воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти. – Именно так и полагал!
– Вы и способ знаете? – спросил заинтересованный Борменталь.
– Да какой тут способ, – становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков, – дело нехитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселся, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.
– Довольно странно, профессор, – обиделся Швондер, – как так документы вы называете идиотскими! Я не могу допустить пребывания в доме бездокументного жильца, да еще не взятого на воинский учет милицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?
– Я воевать не пойду никуда, – вдруг хмуро гавкнул Шариков в шкаф.
Швондер оторопел, но быстро оправился и учтиво заметил Шарикову:
– Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учет необходимо взяться.
– На учет возьмусь, а воевать – шиш с маслом, – неприязненно ответил Шариков, поправляя бант.
Настала очередь Швондера смутиться. Преображенский и злобно и тоскливо переглянулся с Борменталем: «Не угодно ли-с, мораль?» Борменталь многозначительно кивнул головой.
– Я тяжко раненный при операции, – хмуро подвывал Шариков, – меня вишь как отделали, – и он указал на голову. Поперек лба тянулся очень свежий операционный шрам.
– Вы – анархист-индивидуалист? – спросил Швондер, высоко поднимая брови.
– Мне белый билет полагается, – ответил Шариков на это.
Характерными чертами времени перед и во время распада СССР было то, что советский народ в массе своей, во-первых, хоть и был закармливаем идеологией, однако ничего в ней, по большому счёту, не понимал и не хотел понимать, а в своей жизни руководствовался вовсе не ей, а, скажем, желанием носить американские джинсы или иметь дома стенку с хрусталём. Во-вторых, советский народ в массе своей хоть и поддерживал советскую власть, однако воевать за неё не вышел и переждал смену режима дома на диване. И так далее. Удивительно меткий прогноз несмотря на кажущуюся неочевидность.
